«Надежда»

   Есть несравненная прелесть в этих осенних днях, серых и прохладных, когда, возвращаясь из города на дачу, встречаешь только одних ломовых, нагруженных мебелью запоздавших дачников.
   Уже прошли сентябрьские ливни, переулки между садами стали грязны, сады желтеют и редеют, до весны остаются наедине с морем. Вдоль дороги, среди садовых оград и решеток, только и видишь закрытые фруктовые лавки, будки, где продавали летом воды. По всему пути, от дорогих вилл и до выбеленных извёсткой домишек на отдалённом каменистом побережье, видишь раскрытые балконы, увитые длинными сухими ветвями дикого винограда, закрытые ставни, наглухо забитые двери, завёрнутые в рогожу нежные южные растения. И чем дальше от города, тем всё тише, безлюдней.
   Паровик ходит уже редко, и требовательные свистки его на остановках далеко отдаются в чистый воздух. Шагаешь вдоль пути между садами и слушаешь. Вот паровик где-то остановился и два раза жалобно и гулко крикнул, но где, близко или далеко, не скажешь. Свисток похож на эхо, эхо на свисток, а замерло то и другое, растаял удаляющийся шум за садами – и опять ничем не нарушаемая тишина. Не спеша шагаешь по шпалам, сердце бьётся ровно, идти и дышать осенней прохладой легко и сладко. Остаться бы тут до весны, слушать по ночам шум бушующего в темноте моря, бродить по целым дням на обрывах!
   Мы шли и заглядывали в аллеи, любуясь старыми мраморными статуями среди цветников и деревьев, жёлтыми листьями, которые покрывали садовые дорожки и ступени балконов. День был серый и спокойный, прохладный, в свежем воздухе сыро и крепко пахло морем. Море выглядывало то там, то здесь из-за кустов и деревьев, оно наполняло своим присутствием всю окрестность, его свобода и дыхание чувствовались всё время и всюду. Мы шли, а воздушно-голубое море всё шире открывалось то там, то здесь за деревьями и красными черепичными крышами дач на обрывах. И как раз в то время, когда мы дошли до того места, где сады вдруг расступаются, где всегда внезапно останавливаешься, поражённый простором далей, почти на черте горизонта увидали мы паруса «Надежды».
   В море был штиль, и оно развёртывалось безграничной равниной нежно-зелёной, отчасти сиреневой стали, которая смелым и вольным полукругом касалась вдали неба. «Надежда», как сказочная плавучая колокольня, чётко серела на той зыбкой грани, где море касалось неба. Она была одна и необыкновенно подчёркивала эту ровную ширь, во всей полноте воскрешая своими парусами поэзию старого моря. Летом судно вернулось из Австралии, и мы встретили его, как друга, смотрели на него, как на живое. Сколько стран и морей видело оно, сколько океанских волн омывало его острую, высокую грудь! Гавань была переполнена судами, но всё это были тяжёлые и неуклюжие пароходы, дымившие чёрными приземистыми трубами, нагруженные черепицей, железом, хлебом, бочками, по целым дням грохотавшие лебёдками. Они знали только свои грузы, а на «Надежде» странствовали, учились молодые моряки, и как выделялась в этом плавучем городе судов лёгкая и вольная «Надежда», входившая в гавань под шестью рядами своих парусов! Теперь она снова покидала нас.
   Куда она держала путь? К югу, к Босфору, Средиземному морю? Завтра перед ней откроются более нежные дали, тонко засияют новые берега. Стройная, одинокая на последней грани моря, она удалялась незаметно, но неуклонно. И уже новые горизонты развертывались перед теми, которые были на ней.
   Ночью, когда набегающий ветер беспокойно и осторожно, точно ища чего-то, шелестел сухими ветвями дикого винограда на нашем балконе и доносил полусонный шум волн, я все ещё провожал «Надежду» на её пути в тёмном море.
(543 слова)

По И. Бунину