Перекрытия ярусов рухнули – где целиком, где частично, – наверное, от взрыва, уничтожившего все другие строения, и тьма, тронутая изнемогающим в закате светом, возносилась под худой купол, в который заглядывали ещё не различимые снаружи звёзды. Пахло сырым камнем, плесенью, илом, отложившимся на стенах, застойной водой и ещё чем-то – птичьим помётом, спёртым духом животного существования и занесённой людьми нечистоты.
Сергеев задел весло – звук, круглый, гулкий, похожий на глоток, не исчерпался в себе самом, обрёл протяженное существование в одетой камнем тьме. Он отскочил… Когда-то Сергеев любил игру эха, а к старости нарочитые эффекты природы стали раздражать. Сергеев затих в лодке, не прикасаясь к вёслам и удерживаясь от всяких движений. Это подарило тишину, и стало хорошо.
Вверху, где звёзды, послышался слабый вздох. Затем повторился с лёгким отзвоном. Вновь долгий нежный стон, истончаясь, стёк к воде и поглотился ею. Тут не было даже милой игры – проникающая печаль, музыка сфер, подхваченная необыкновенным инструментом – флейтой-колокольней.
И это оказалось лишь вступлением к долгой песне без слов, которую завёл, чтобы исполнить до конца, ночной ветер на каменной дудке. С силой проталкиваясь в её звучащее тело, он рождал протяжные, редкой нежности и красоты звуки, изредка искажавшиеся захлёбным воем в куполе – взвинтилось и вдруг сразу оборвалось. И вновь льётся мелодичная жалоба, похожая на щемящую ноту юродивого Николки в железной шапке. Сравнение пришло много позже, когда Сергеев вернулся домой и, ворочаясь без сна, силился понять, что напоминали ему преображённые сетования ветра.
Сергеев забыл о часах и не знал, сколько времени провёл в каменном теле музыкального инструмента. Уже когда музыка, постепенно истаивая, замолкла, он всё боялся пошевелиться, чтобы грубой игрой эха не помешать эоловой арфе, но ветер окончательно стих, и, осторожно оттолкнувшись веслом, Сергеев выплыл наружу.
По Ю. Нагибину