Фёдор Иванович Тютчев

   Тютчев – один из самых замечательных русских людей. Жить – значило для него мыслить. И с первым, ещё слабым возвратом сил, его мысль задвигалась, заиграла и засверкала, как бы тешась своей живучестью.
   Всю жизнь он действительно тешился сверкающей игрой своего ума, гнался за ясностью мысли, за её стройностью. Но своего истинного и исключительного величия достигал, когда внезапно открывалось ему то, чего «умом не понять».
   В ту пору, когда сам Тютчев ещё не был «открыт», составители хрестоматий рекомендовали его как «выдающегося описателя природы ». Но для того чтобы понимать его как «описателя», приходилось в его стихах не замечать главного, проходить мимо того, что лежало под кажущейся поверхностью описания. Иногда поступали с варварской наивностью: просто зачеркивали то, что было истинным предметом стихотворения и для чего «картина природы» служила только мотивировкой или подготовкой.
   Так, знаменитое стихотворение «Люблю грозу в начале мая» сплошь и рядом печаталось без последней строфы, важнейшей для тютчевского замысла, но лишней для любителей описательства.
   Тютчев никогда не падает до описательства, никогда не предается констатации явлений. Ищущим описаний он говорит прямо: «Не то, что мните вы, природа – // Не слепок, не бездушный лик. // В ней есть душа, в ней есть свобода, //В ней есть любовь, в ней есть язык».
   Только ради того, чтобы услышать этот язык, как «голос матери самой», обращается он к природе.
   В мире сменяется день и ночь. Но для Тютчева не ночь покрывает природу, а, наоборот, день есть «златотканый покров», наброшенный над «безымянной бездной». Природа только узор этого тканья. Настаёт ночь, и благодатный успокоительный покров исчезает, бездна под ним обнажается «со своими страхами и мглами».
   Изощрённый слух и изощрённое зрение приводят Тютчева к одному: к нарушению «созвучья полного в природе», к обнажению бездны, родины всего сущего. И ночь, и «ветр ночной» равно страшны тем, что они уничтожают преграду меж человеком и этой бездной.
   Но вот вопрос: где же благо? В гармонии природы или в лежащем под нею Хаосе? В «покрове» или в «бездне»? Только ли день обольщает и утешает своим обманом, или он есть истинное прибежище? Нахождение человека в природе – есть ли это изгнание из Хаоса или спасение от него? И, наконец, что такое тоска по Хаосу: возвышение или падение?
   Тютчев ответа не нашел. Он чувствовал себя навсегда раздвоенным. Вещая душа его вечно билась «на пороге как бы двойного бытия». Несомненно было одно для него, что человек не прикреплён до конца ни к тому, ни к другому. Страстное желание слиться с природой, благословить её всю чередовалось с неутолимой и нескрываемою тоской по родине.
   Тютчев боялся этого, а всё-таки для него не было ничего упоительнее прикосновения к Хаосу, хотя бы ценой собственного уничтожения. Он поклонялся природе и чувствовал себя в ней «сиротой бездомным».
   От неясных, мучительных, но всё же, по его собственному гордому признанию, пророческих снов находил он прибежище не в философском преодолении и не в лирическом изживании разлада, но в религиозном возвышении над ним.
   Он всю жизнь философствовал. Но мысль была для него тоже «златотканым покрывалом» над бездной пророческих снов подавляющего, но величественного беспамятства, духовного Хаоса.
   Оттуда к нему доносились любимые голоса непостижимого, невыразимого. Любил тёмную, хаотическую природу души. Не страшился любить само зло за то, что оно таинственно и незримо разлито во всём.
(518 слов)

По В. Ходасевичу