Тайга дышала, просыпалась, росла.
Сердце моё трепыхнулось и обмерло от радости: на каждом листке, на каждой хвоинке, травке, в венцах соцветий, на сухостоинах и на живых стволах деревьев мерцали, светились и играли капли росы.
И каждая роняла крошечную блёстку света, но, слившись вместе, эти блёстки заливали сиянием торжествующей жизни всё вокруг. И вроде бы впервые за четверть века, минувшего с войны, я, не зная, кому в этот миг воздать благодарность, пролепетал, а быть может, подумал: «Как хорошо, что меня не убили на войне и я дожил до этого утра...»
Ещё ни единый луч солнца не прошил острой иглой овчину тайги, но по небу во всю ширь расплылась размоина, и белёсая глубь небес всё таяла, таяла, обнажая блёклую, прозрачно-льдистую голубизну, в которой всё ощутимей глазу или другому, более памятному и восприимчивому зрению, виделась несмелая, силы пока не набравшая теплота.
Живым духом полнились леса, кусты, травы, листья. Снова защёлкали о стволы деревьев и о камни железнолобые жуки и божьи коровки; бурундук умылся лапками на коряге и беззаботно удрал куда-то; костёр наш, едва тлевший, воспрянул, щёлкнул раз-другой, разбрасывая угли, и сам собою занялся огнём.
Солнце во всём сиянии поднялось над лесом, пробив его из края в край пучками ломких спиц, раскрошившихся в быстро текущих водах Опарихи.
(206 слов)
По В. Астафьеву