Толстой и Достоевский

   Как победное знамя, высоко превозносит свою истину обезумевший от страданий герой Достоевского и в течение всей жизни с улыбкой насмешки и презрения смотрит вдаль: там видится ему что-то серенькое, пошленькое и убого-самодовольное, что издавна зовётся гармонией, счастьем. Не там, по его мнению, обетованная земля человечества, не в дали, туманно-серой и беспредельно недоступной. «Царство Божие внутри нас», – думает он, стремясь ещё усилить страдания, ещё больше раскачать душевный хаос непрерывностью, безмерностью мук, ожидая, что тёмная бездна вдруг озарится ослепляющим лучом никому не ведомого света. Человек мало-помалу расторгнет цепи, сдавливающие его личность, вследствие чего в бешеном вихре опрокинется в радостно сверкающий сотнями тысяч молний хаос, принимая его за сияющий космос, за высшую гармонию. И вот совершается чудо. Мир понемногу преображается, и нет больше разъединения, нет кошмаров, нет неподвижности, крепкие цепи разлетелись вдребезги, и все живёт кипуче и радостно, претворяясь в дерзкий вызов природе; всё едино огромным, стихийным, божественным единством, которого не постичь знанию, замкнутому в своих гранях. Все предыдущие страдания оправданы одним этим мигом, «длящимся, как вечность».
   И против Достоевского – Толстой. Светлый и ясный, как дитя, как ни в чём не бывало идёт он по жизни и знать не хочет никакого трагизма. Душа накрепко сливается с радостною, никем непобедимой жизнью мира. Эта близкая, родная душа, единая жизнь повсюду: в людях, в животных, даже в растениях, даже в самой земле. Вспомним его слова: «Земля живёт несомненной, незаметной на первый взгляд, но живой, тёплой жизнью точь-в-точь как и все мы, взятые от земли». Не разумом, не умственным путём познаёт Толстой это единство, а проникновением другого рода, несравненно более полным и глубоким, чем проникновения разума. И в чудесном этом единении бледнее, как-то странно теряет свою неоспоримую важность ряд вопросов, издавна мучающих душу Достоевского, – вопросов о бессмертии.
   Не нужно человеку для этого единения отказываться от своего «я». Только сбросив с себя свою оболочку, напрочь обезличившись, человек Достоевского способен слиться с миром, как капля, растворяясь, потихоньку сливается с гигантской водной равниной старика океана. Но зачем отрекаться от своего «я» толстовскому человеку, когда это «я» так певуче, светло и радостно?
   Зачем обезличивать себя, когда, и оставаясь собою, человек чувствует себя частью единого?
   И крепко, всей душою, всем существом своим Толстой знает, что человек исстари сотворён для счастья, что человек может и должен быть прекрасен и счастлив на земле.
(372 слова)

По В. Вересаеву