Рождение мечты

   Это случилось с Володей Устименко в девятом классе школы. Внезапно он охладел ко всему, даже к шахматному кружку, который тотчас же без него развалился, даже к учителю Смородину, который до сих пор считал Устименко своим лучшим учеником, даже к Варе Степановой, с которой он ещё в ноябрьские праздники бегал на обрыв медленно текущей Унчи. Жизнь – такая весёлая и занятная, такая переполненная и шумно-хлопотливая, такая увлекательная во всех своих подробностях – вдруг словно бы остановилась, и всё вокруг Володи замерло, прислушиваясь настороженно и опасливо. Что, дескать, будет дальше, мальчишка, посмотрим!
   Ничего, казалось бы, особенного не произошло. Просто они с Варей пошли в кино. В тот вечер моросил обычный осенний дождик. Варя говорила, как обычно, о театре, что нисколько не удивительно, потому что она была главной артисткой в драмкружке двадцать девятой школы.
   Начался сеанс. По экрану разгуливали какие-то самодовольные, особой породы курицы. А потом Володя засопел и затаил дыхание.
   – Молчи! – сказал он Варе.
   – Чего ты? – удивилась она.
   – Ты замолчишь?! – прошипел он.
   На экране учёный набирал в шприц какую-то жидкость. Это был лобастый, видимо, измученный человек. Ничего симпатичного или, как любила выражаться Варина мама, обаятельного нельзя было обнаружить в облике этого великого первооткрывателя. И работу свою он делал не так чтобы уж очень ловко, наверное, сердился на тех людей, которые снимали его для кино. Такие люди очень не любят, чтобы их фотографировали, а тут ещё эти кинооператоры!
   Приговорённую морскую свинку Варя пожалела.
   – Душечка, какая бедненькая! – сказала Степанова и опасливо взглянула на Володю.
   Но он даже не шикнул на Варю. Он весь словно бы светился, слушая человека в белой шапочке и в белом халате, который строго говорил в зал о мудром старце Эскулапе и его дочери Панацее.
   – Ничего не понимаю! – шёпотом пожаловалась Варя. – Ну ничегошеньки. Ты понимаешь, Владимир?
   Он кивнул. А потом, когда показывали художественный кинофильм, Володя сидел угрюмый, грыз ногти и думал. И ни разу не улыбнулся, хоть картина была смешная. Он вообще умел вдруг отделяться от всех, начинал жить не болтовнёй, а размышлениями, словно забирался в какую-то нору. И нынче, провожая Варю домой из кинотеатра, он тоже шёл не с нею, а совершенно отдельно, сам по себе.
   – О чём ты думаешь? – спросила Варвара.
   – Ни о чём! – буркнул он, весь погружённый в свои мысли.
   – Очень весело с тобой! – сказала Варя. – Прямо умора! Буквально животики надорвёшь от смеха.
   – Что? – спросил он.
   Так они и расстались месяца на три (Варя была обидчивой и самолюбивой), а перед ним распахнулся неведомый ещё мир поисков и умственной сумятицы, мир бессонных ночей, мир беспредельных знаний, в которых он был ничем, пустяком, соринкой, попавшей в бурю. Его вертело и швыряло среди слов, из-за которых поминутно нужно было справляться в энциклопедии. Он прорывался через книги, в которых очень мало понимал. Бывали часы, когда он едва не плакал от сознания собственного бессилия, но бывали мгновения, когда ему чудилось, что он понимает написанное, разбирается в нём. Нужно только вникать глубже – и всё пойдёт отлично.
   С этой минуты Устименко ни на минуту не сомневался, что станет врачом.
(484 слова)

По Ю. Герману