Родные берёзы

   Заболел я однажды, и мне дали путёвку в южный санаторий, где я никогда ещё не бывал. Меня уверили, что там, на юге, у моря, все недуги излечиваются быстро и бесповоротно. Но плохо больному человеку, везде плохо, даже у моря под южным солнцем. В этом я убедился очень скоро.
   Какое-то время я с радостью первооткрывателя бродил по набережной, по приморскому парку среди праздной толпы, и не раздражали меня пока ни это массовое безделье, ни монотонный шум моря, ни умильные, ухоженные клумбочки с цветами. Но уже через неделю мне стало здесь чего-то недоставать, сделалось одиноко, и я начал искать чего-то. Чего искал – сам не ведал.
   Часами смотрел я на море, пытаясь обрести успокоение, наполненность душевную и тот смысл и красоту, которые всегда находили в пространстве моря художники, бродяги и моряки.
   Море нагоняло на меня ещё большую тоску мерным, неумолчным шумом. В его большом и усталом дыхании слышалась старческая грусть. Вспененные волны перекатывали камни по берегу, словно бы отсчитывая годы. Оно много видело, это древнее, седобровое море, и оттого в нём было больше печали, чем веселости.
   Впрочем, говорят, что всяк видит и любит море по-своему. Может, так оно и есть.
   В приморском парке росли деревья и кусты, собранные со всех сторон мира. Встречались здесь деревья с африканским знойным отливом в широких листьях. Фикусы росли на улице, а я-то думал, что они растут лишь в кадках в домах. Воспетые в восточных одах, широко стояли платаны и чинары, роняя на чистые дорожки мохнатые шарики с ниточками. Кипарисы, тёмные и задумчивые, и днём и ночью мудро молчали. Непорочными, какими-то невероятно театральными цветами были обвешаны магнолии.
   И пальмы, пальмы. Низкие, высокие, разлапистые. В расчёсах пальм жили воробьи и ссорились, как обитатели коммунальной квартиры, всегда и всем недовольные, если даже удавалось им свить гнездо в кооперативной квартире или на райской пальме. Понизу стелились и прятались меж деревьев кусты, бесплодные, оскоплённые ножницами. В гуще кустов росли кривые карликовые деревца с бархатистыми длиннопалыми листьями. Их покорность, еле слышное перешёптывание напоминали тихих красавиц из загадочной арабской земли.
   Кусты, деревья, все эти заморские растения, названий которых я не знал, удивляли, но не радовали. Должно быть, открывать и видеть их надо в том возрасте, когда снятся далёкие страны и тянет куда-то убежать. Но в ту пору у нас и сны и мечты были не об этом, не о далёких странах, а о том, чтоб свою как-то уберечь от цивилизованных разбойников двадцатого века.
   Долго бродил я по приморскому парку, глазел, дивился и вдруг увидел среди заморских кущ три берёзки толщиною в детскую руку. Глазам своим я не поверил. Не растут берёзы в этих местах. Но они стояли на полянке в густой мягкой травке, опустив долу ветви. Берёзы и в наших-то лесах, если растут поодиночке, сиротами кажутся, а здесь и вовсе затерялись, не шуршали корою, не лопотали листом, и всё-таки от них нельзя было оторваться глазу. Белые стволы берёз пестрели, как весёлые сороки, а на нежной зелени зазубренных листьев было так хорошо, покойно взгляду после ошеломляющего блеска чужеземной, бьющей в глаза растительности.
   Садовник широкодушно высвободил место берёзам в этом тесном парке, где обязательно кто-то и кого-то хотел затмить, а потом и задушить. Берёзы часто поливали, чтобы не сомлели и не умерли они от непосильного для них южного солнца.
   Берёзки эти привезли вместе с травяной полянкой на пароходе, отпоили и выходили их, и они прижились. Но листья берёз лицевой стороной были повёрнуты к северу, и вершины тоже.
   Я глядел на эти берёзы и видел деревенскую улицу, козырьки ворот, наличники окон в зелёной пене берёзового листа, берёзовые веники, без которых не обходилась ни одна баня. И всю зиму берёзовый веник верно служил свою службу людям.
   Ах, как сладко пахнет берёза!
(595 слов)

По В. Астафьеву