Размышления в пути

   В свежевыкрашенном поезде в купе второго класса ехал вместе со своим отцом-инженером гимназист Миша. Он не был балованным ребёнком, но привык к постоянной любви и пониманию его детских проблем и сейчас исподтишка поглядывал на отца. Отец переезжал на службу в Москву, и мальчик переводился в московскую гимназию. Они третий день находились в поезде и ехали навстречу неизвестности.
   Мимо в облаках горячей пыли, выбеленная солнцем точь-в-точь как известью, летела Россия, поочерёдно мелькали то тёмно-зелёные верхушки рощ, то необъятные луга, то ещё не кошенные поля, то малознакомые города и сёла. По дорогам потихоньку тянулись обозы, вперевалку сворачивая с дороги к переездам, и с бешено несущегося поезда казалось, что возы стоят не двигаясь. На больших остановках пассажиры вперегонки бросались в буфет, и ещё не уставшее солнце из-за деревьев станционного сада освещало их ноги, беспорядочно, хаотично движущиеся; косые лучи гигантского светила пробирались даже под колёса вагонов.
   Все движения в отдельности были как будто рассчитаны, а в общей сложности, казалось, безотчётно пьяны общим потоком жизни, который ненадолго объединял их. Люди беспрестанно трудились и хлопотали, наперерыв приводимые в движение общим механизмом собственных забот.
   Но механизмы, конечно, не действовали бы, если бы главным их регулятором не было чувство высшей и краеугольной беззаботности. Эту беззаботность придавало никому не понятное ощущение связности человеческих существований, абсолютная уверенность в их переходе одного в другое; в добавление ко всему было чувство счастья по поводу того, что всё происходящее совершается не только на земле, а есть в чём-то другом, в том, что одни вполголоса называют царством Божиим, а другие историей, а третьи ещё как-нибудь.
   Из этого правила веснушчатый мальчик-гимназист был горьким и тяжёлым исключением. Его конечной пружиной оставалось непонятное ему чувство озабоченности, которое в продолжение всего детства кажется совершенно неестественным. Он знал за собой эту унаследованную черту и с мнительной настороженностью ловил в себе её признаки, никому не заметные, подобные какому-то предзнаменованию, во что бы то ни стало стараясь втайне избавиться от неё. Конечно, она расстраивала его, но он надеялся-таки, что всё это преходяще.
   Издавна он не переставал удивляться, как это при одинаковости рук и ног и общности языка и привычек можно быть не тем, что все, и притом чем-то таким, что нравится немногим и чего не любят? Когда мальчонка обращался за ответом к отцу, тот говорил, что его исходные точки совершенно нелепы и так рассуждать нельзя, но не предлагал взамен ничего такого, что привлекло бы Мишу глубиною смысла и обязало бы его молча склониться перед неотвратимым.
(432 слова)

По Б. Пастернаку