Под Сталинградом

   За всю свою жизнь не припомню я такой осени. Прошёл сентябрь – ясно-голубой, по-майски тёплый. По утрам плещется в Волге рыба, и большие круги расходятся по зеркальной поверхности реки. Высоко в небе, курлыча, пролетают запоздалые журавли. Медленно и неохотно рассеивается туман.
   И задолго до первых лучей солнца ударяет первая дальнобойка. Затем вторая, третья, четвёртая, и, наконец, всё сливается в сплошном, торжественном гуле утренней канонады. Так начинается день.
   Ровно в семь бесконечно высоко, сразу глазом и не заметишь, появляется «рама» – самолёт-разведчик. Долго, старательно кружит она над нами. Назойливо урчит своим особым мотором и медленно уплывает к себе на запад.
   Едва протерев глаза, вылезаем мы из своих землянок и, сощурившись, следим за первой десяткой самолётов. Она определит весь день. По ней мы узнаем, какой у немцев по расписанию квадрат, где сегодня земля будет дрожать, как студень, где солнца не будет видно из-за дыма и пыли, на каком участке всю ночь будут хоронить убитых, ремонтировать повреждённые пулемёты и пушки. Когда цепочка проплывает над нашей головой, мы облегчённо вздыхаем, скидываем рубашки и поливаем друг другу воду на руки из котелков.
   Мы уже знаем, что каждый из самолётов тащит у себя под брюхом от одиннадцати до восемнадцати бомб, что сбросят их не все сразу, сделают ещё два или три захода, психологически распределяя дозы. И так будет длиться целый день, пока солнце не скроется за Мамаевым курганом. Или нас, или соседей. Если не соседей, так нас. Если не бомбят, так лезут в атаку. Если не лезут в атаку – бомбят.
   По утрам, с первыми лучами солнца, неистово гудя, проносятся над головами наши «илюши» – штурмовики, и почти сейчас же возвращаются, продырявленные, бесхвостые, чуть не задевая нас колёсами. Возвращается половина, а то и меньше. «Мессеры» долго ещё кружатся над Волгой, а где-то далеко чернеет печальный чёрный гриб горящего самолёта.
   Задрав до боли в позвоночнике головы, мы следим за воздушными боями и не можем угадать, где наши и где немцы.
   А дни стоят один другого лучше – голубые, безоблачные, самые что ни на есть лётные. Хоть бы туча появилась, хоть бы дождь когда-нибудь пошёл! Мы ненавидим эти солнечные, ясные дни, этот застывший в своей голубизне воздух. Мы мечтаем о слякоти, тучах, дожде, об осеннем хмуром небе. Но за весь сентябрь и октябрь мы только один раз видели тучу. О ней много говорили, гадали, куда она пойдёт, но она, проклятая, прошла стороной, и следующий день по-прежнему был ясный, солнечный, жужжащий самолётами.
   В начале октября немцы дали нам отдых – два дня. Материальную часть, должно быть, чистили. В эти два дня купали в корытах бойцов и меняли бельё. Потом опять началось.
   Немцы рвутся к Волге. Кричат как оглашённые, поливают нас дождём из автоматов. Так длится (кто его знает сколько) пять, шесть, семь, а может быть, и восемь дней.
   И вдруг – стоп. Тишина. Только миномёты работают да наша артиллерия с того берега. И мы сидим у своих землянок, курим, ругаем немцев, войну, авиацию и тех, кто её придумал, и гадаем, когда же свалится последняя труба на заводе «Красный Октябрь». Позавчера их было шесть, вчера три, сегодня осталась одна – продырявленная, с отбитой верхушкой. Стоит себе и не падает назло всем.
(505 слов)

По В. Некрасову