Погоня

   Послеметельный мир был особенно прекрасен. А ещё он и обновлённым был, словно метель упорно и долго перестраивала в нём что-то и ей в конце концов это удалось. Главным её созданием казалась тишина, никогда ранее такой полной и глубокой не бывавшая, двойная, тройная, в глубь бесконечную уходящая. Потом снег новый, розоватый на закате, сугробами, намётами, шапками и чехлами покрывший и землю, и деревья, и кусты. И вдобавок воздух обновлённый, такой бодрящий, будто он сумел вобрать в себя и сохранить потаенно недавнюю буйную силу метели.
   Оценив всё это и порадовавшись, заяц прикидывал, куда бы ему направиться на кормёжку. Есть, есть, есть – вот что ему надо было сейчас. Он чувствовал себя оголодавшим и отощавшим настолько, что живот слипался со спиной.
   Вдалеке, освещённый уходящим в землю солнцем, чуть зеленел стволами мелкий осинник. Заяц запрыгал туда, по уши почти погружаясь в свеженаметённый снег и выпрыгивая из него с целым облаком снежной пыли.
   Кору осиновую он грыз неразборчиво, подряд, подгоняемый голодом и желанием поскорее сбить его остроту. Солнце уходило, и осинник терял свою зеленцу, сначала понизу, а потом всё выше и выше. Сумерки серо-прозрачные поднимались, вытекали из земли, из снега, затопляя лес, подготавливая наступление ночи. Заяц всё ел и ел, радуясь наступившей сытости и приливу сил. Он уже и на луну изредка взглядывал, пока ещё слабенькую, на облачко лёгкое похожую. Вот наберёт она свет и мощь, тогда можно будет и сородичей поискать и гулянье после долгой метельной отсидки устроить.
   Увлечённый едой и потерявший поэтому обычную свою настороженность, он почуял приближение волков, когда прятаться от них было уже поздно. Да они, двое, к тому ж не просто рыскали-бежали, а по следу его шли, который не спрячешь.
   Вся надежда зайца теперь на ноги была, и он помедлил несколько мгновений, выбирая направление: через поле, чуть вверх идущее, надо было рвануть и сразу выдать скорость предельную, сбить у волков охоту к погоне.
   И он рванул. Тело его то сжималось в тугой комок в момент приземления, то распрямлялось пружиной мощной, вдруг отпущенной, и летело, вытянутое, распятое скоростью. Стежками размашистыми он прошивал снежный покров, и вспышки пыли снежной тянулись вслед за ним. Подъём пологий кончался, и поле становилось ровным – до самой темневшей вдалеке деревни. Заяц, вложивший в рывок все свои силы, почувствовал нарастающую усталость и оглянулся. Уверенный, что далеко опередил волков, он с жарким ужасом увидел их близко. Это означало гибель, конец. Чувство обречённости шевельнулось в нём, но он подавил его, лихорадочно ища выхода, спасенья. Если бы волк был один, то могла бы помочь скидка, прыжок вбок резкий, но вдвоём они легко возьмут его, зажав с двух сторон.
   Ровная часть поля кончалась, и начался пологий склон. Бежать стало легче, но и опаснее – приземляясь в конце прыжка на короткие, слабые лапы, можно и через голову закувыркаться. Вот тогда уж точно всё.
   Выскочив на полузанесённую снегом дорогу, он вновь оглянулся. Волки ещё приблизились, и он, всем существом своим почувствовав единственную возможность спасения, бросился по дороге в сторону деревни. По сравнительно твёрдым участкам дороги он летел стремглав и замедлялся резко на сугробах. Деревня своей темной, широкой массой наплывала на него, в её редких огоньках было что-то и притягательное, надежду дающее, но и угрожающее тоже. Первое, однако, было гораздо сильнее, и заяц бежал, бежал, вкладывая в бег остатки сил.
   Крайняя изба с ярким огнём приближалась, но и волки были рядом совсем. Заяц хотел было свернуть с дороги к саду и в нём найти защиту, но понял, что не успеет, что волки схватят его в глубоком перед садом снегу. И он бросился прямо к избе, на огонь ее, на запах чуждый и опасный. Оглянулся на дорогу в последний момент – волков на ней не было.