Пастух-философ

   Утро было нехорошее, на редкость пасмурное. С деревьев, сплошь окутанных лёгким туманом, и с папоротника, как с аккуратно сотканного кружева, по временам срывались крупные тяжёлые брызги; лесная сырость издавала острый, никому не приятный запах.
   Впереди, где кончалась чащоба, росли берёзы, а сквозь их беломраморные стволы и слегка покачивающиеся ветви что-то непонятное серело в дали, неясной и туманной. Кто-то за берёзами как бы нехотя играл на пастушеской свирели. Никому не известный музыкант брал не более пяти-шести нот, лениво тянул их, не стараясь придать своей музыке хоть какой-то мотив, однако в этих аккордах слышалось что-то грустное, чересчур тоскливое.
   Когда чаща поредела и ёлки вскорости сменились молодой берёзой, мы увидели стадо. Спутанные лошади, коровы и овцы вразбивку бродили между кустов и, кое-где потрескивая сучочком, обнюхивали дикорастущие травы. На опушке, прислонившись к вымокшей берёзке, расположился незнакомый нам старик пастух. Он глядел в землю, о чём-то напряженно размышлял и играл на свирели, по-видимому, машинально. Старик пытался припомнить хоть одно место в природе, которого ещё не коснулась бы всеохватывающая гибель. По разорванным клочьям тумана и косым дождевым полосам, как по матовым стёклам, вразнобой заскользили светлые пятна, тотчас же угасая, – это восходившее солнце понемногу старалось пробиться только что народившимся своим лучом сквозь тяжёлые, по-осеннему тёмно-серые облака.
   Попрощавшись с пастухом-философом, мы потихоньку побрели по опушке, а потом вниз по лугу, который постепенно переходил в болотистую местность. Под ногами беспрестанно всхлипывала вода, и ржавая осока, все ещё ярко-зелёная и сочная, приклонялась к земле, как бы боясь, что её растопчут. За болотом на берегу небольшой, но быстрой речонки, о которой говорил старик, произрастали ивы, а за ивами в тумане темнел неокрашенный деревянный дом с настежь распахнутыми ставнями, окружённый небольшим, но ухоженным палисадником. Чувствовалась близость того несчастного, непредотвратимого времени, когда поля становятся темны, земля не одета и холодна, когда плакучая ива кажется ещё печальнее и по стволу её катятся непрошеные слёзы, и лишь одни журавли уходят от общей беды, да и те, точно боясь оскорбить унылую природу выражением своего счастья, вразнобой оглашают полнебосклона грустной, тоскливой песней.
   Мы шли к реке и слушали, как позади нас мало-помалу замирал аккомпанемент свирели. Печально смотрели мы по сторонам, и становилось нестерпимо жаль и небо, и землю, и солнце, и лес, а, когда самая высокая нотка свирели пронеслась протяжно в воздухе и задрожала точь-в-точь как голос плачущего человека, нам стало горько и обидно на непорядок, который замечался в природе.
(384 слова)

По А. Чехову