Открытие

   Инженер статский советник Бахромкин сидел у себя за письменным столом и от нечего делать настраивал себя на грустный лад. Не далее как сегодня вечером, на балу у знакомых, он нечаянно встретился с барыней, в которую лет двадцать – двадцать пять тому назад был влюблен. В своё время это была замечательная красавица. Особенно памятны Бахромкину её большие глубокие глаза и длинные золотисто-каштановые волосы, похожие на поле поспевшей ржи. Теперь же это была худосочная, болтливая старушенция с кислыми глазами и жёлтыми зубами.
   «Возмутительно! – думал Бахромкин, водя машинально карандашом по бумаге. – Никакая злая воля не в состоянии так напакостить человеку, как природа. Знай тогда красавица, что со временем она превратится в такую чепуху, она умерла бы от ужаса».
   Долго размышлял таким образом Бахромкин и вдруг вскочил как ужаленный.
   На листе бумаги, по которому он машинально водил карандаш, из-за аляповатых штрихов и каракуль выглядывала прелестная женская головка, та самая, в которую он был когда-то влюблён. В общем рисунок хромал, но томный суровый взгляд, мягкость очертаний и беспорядочная волна густых волос были переданы в совершенстве.
   – Что за оказия? – изумился Бахромкин. – Я рисовать умею! Пятьдесят два года жил на свете, не подозревал в себе никаких талантов, и вдруг на старости лет – благодарю, не ожидал, – талант явился! Не может быть!
   Не веря себе, Бахромкин схватил карандаш и около красивой головки нарисовал голову старухи. Эта удалась ему так же хорошо, как и молодая.
   – Удивительно! – пожал он плечами. – И как недурно, чёрт возьми! Каков? Стало быть, я художник! Значит, во мне призвание есть! Как же я этого раньше не знал? Вот диковина!
   Рисовать дальше и восхищаться помешал ему лакей, внёсший в кабинет столик с ужином. Съев рябчика и выпив два стакана бургонского, Бахромкин задумался: за все пятьдесят два года ни разу и не помыслил даже о существовании в себе какого-либо таланта.
   «Чем чёрт не шутит, – подумал Бахромкин, – может быть, я ещё умею стихи и романы писать? В самом деле, если бы я открыл в себе талант в молодости, когда ещё не поздно было, и стал бы художником или поэтом?»
   И перед его воображением открылась жизнь, не похожая на миллионы других жизней. Сравнивать её с жизнями обыкновенных смертных совсем невозможно.
   «Вольная жизнь, не будничная, – думал Бахромкин, идя к постели. – А слава, известность?»
   Бахромкин опустился на кровать и кивнул лакею. Лакей подошёл к нему и принялся осторожно снимать с него одежду.
   Пока лакей снимал с него дневную сорочку и надевал ночную, он нарисовал себе картину. Вот он, художник или поэт, тёмною ночью плетётся к себе домой. Лошадей у талантов не бывает; хочешь не хочешь – иди пешком. Идет он жалкий, в порыжелом пальто, быть может, даже без калош. У входа в меблированные комнаты дремлет швейцар; эта грубая скотина отворяет дверь и не глядит. Там, где-то в толпе, имя поэта или художника пользуется почётом, но от этого почёта ему не тепло и не холодно. Швейцар не вежливее, прислуга не ласковее, домочадцы не снисходительнее. Имя в почёте, но личность в забросе. Вот он, утомлённый и голодный, входит наконец к себе в тёмный и душный номер. Ему хочется есть и пить, но рябчиков и бургонского, увы, нет. Спать хочется ужасно, до того, что слипаются глаза и падает на грудь голова, а постель жёсткая, холодная, отдающая гостиницей. Воду наливай себе сам, раздевайся сам, ходи босиком по холодному полу. В конце концов он, дрожа, засыпает, зная, что у него нет сигар, лошадей, что в среднем ящике стола у него нет орденов, а в нижнем – чековой книжки.
   Бахромкин покрутил головой, повалился на пружинный матрац и поскорее укрылся пуховым одеялом. Нежась и сладко засыпая, он подумал: «Хорошо, что я в молодости не открыл в себе таланта». Лакей потушил лампу и на цыпочках вышел.
(594 слова)

По А. Чехову