На один манер

   Он сердито швырнул окурок, зашипевший в луже, засунул руки в карманы расстёгнутого, развеваемого ветром пальто и, нагнув ещё не успевшую проясниться от дообеденных уроков голову и ощущая в желудке тяжесть скверного обеда, принялся шагать сосредоточенно и энергично. Но как ни шагал, всё, что было кругом, шло вместе с ним: и наискось ливший дождь, мочивший лицо, и заношенный студенческий мундир, и громадные дома, чуждо и молчаливо теснившиеся по обеим сторонам узкой улицы, и прохожие, мокрые, угрюмые, которые казались в дождь все, как один. Всё это знакомое, повторяющееся день изо дня, надоедливо шло вместе с ним, ни на минуту, ни на мгновенье не отставая.
   И вся обстановка его теперешней жизни, всё одна и та же, повторяющаяся изо дня в день, казалось, шла вместе с ним: утром несколько глотков горячего чаю, потом бесконечная беготня по урокам.
   И все дома его клиентов были на один манер, и жизнь в них шла на один манер, и отношения к нему и его к ним были одни и те же. Казалось, он только менял в течение дня улицы, но входил к одним и тем же людям, к одной и той же семье, несмотря на разность физиономий, возрастов и общественного положения.
   Он позвонил. Долго не открывали. Загривов стоял насупившись. Дождь всё так же косо мелькал, чисто омытые тротуары влажно блестели. Извозчики, нахохлившись, дёргали вожжами так же, как и всегда. В этой покорности чувствовалась своя особенная, недоступная окружающим жизнь.
   В пустой, голой, даже без печки комнате стояли три стула. На столе лежали две развёрнутые тетради с положенными на них карандашами. Обыкновенно при входе Загривова у стола его встречали, глядя исподлобья, два плечистых угрюмых реалиста.
   Старший, вылитая копия отца, был в пятом классе. Глядя на этот низкий заросший жёсткими волосами лоб, на эту срезанную назад тяжёлую, неправильную голову, казалось, что в толстом черепе оставался очень небольшой уголок для мозга.
   Загривов никогда не видел их матери, но почему-то казалось, что в младшем сквозь тяжёлую оболочку отца сквозили мягкие, женственные черты матери, живые, жаждущие света, жизни. Казалось, он делал тщетные усилия и попытки выбиться из какой-то тяжёлой, давившей обстановки, бился угрюмо, не умея и не имея с кем поделиться, отвести душу.
   Со своими учениками Загривов никогда ни о чём постороннем не заговаривал. Между ним и его учениками всегда стояла стена отчуждения. В доме так же царила строгая, суровая тишина, как будто никто не ходил, не разговаривал, не смеялся.

По А. Серафимовичу