Каким бы жарким ни был день, вечерняя заря всегда прохладна, всегда лес одевается в чёрный сумрак, и бывает такое мгновение между сумерками и полночью, когда затихает всё, даже комары молчат. Тогда явственно представляется, как в тёмной тишине лесов замирают и к чему-то прислушиваются не уснувшие на ночь цветы.
Звёзд почти не видно. До самого рассвета стоит негаснущий отблеск солнца и над лесами тонко разлита желтизна, напоминающая разбавленный чай.
Теперь пора одиноких северных соловьёв. Пение их звучно, как-то до грусти однообразно, словно они время от времени повторяют несколько задумчивых фраз. Поют они вдалеке друг от друга, и каждый говорит о своём. Скажет, задумается, просто помолчит и опять напомнит.
Нет в их пении сладости, красок и залихватской роскоши курских собратьев. Нет той удали, когда пение похоже на пляску и когда в тысячу звуков сливаются их бесчисленные голоса в предрассветных долинах Причерноморья. Но есть полная грустной сладости серьёзность, когда соловью как бы стыдно в этой тишине ночи оглушать перелески и реки, когда он говорит только о том, о чём уже не может молчать.
На юге соловьи перестают петь к середине июня. На севере они поют до половины лета, пока не потемнеют северные ночи. И поэтому их пение неотделимо от этих светлых полуночей. Соловей робко сидит где-нибудь в тёмном березняке, или за огородом, или над рекой и упивается этим счастливым состоянием природы, когда ещё полны движением травы, когда лес только набирает свою зелёную силу и когда соловьиха молча слушает его где-то вблизи.
Наступит жаркое лето, цветы отяжелеют от пыльцы и семян, в гнезде захлопочут торопливые ласковые птенцы. Тогда соловью уже не до пения. И если какой-нибудь шалопай вздумает в позднюю пору июля осторожно, как бы издали, подать голос над своим говорливым семейством, то соловьиха встревожится, строго посмотрит на него или просто накажет ротозея.
(292 слова)