Голубая стрекоза

   В ту Первую мировую войну 1914 года я поехал военным корреспондентом на фронт в костюме санитара и скоро попал в сражение на западе в Августовских лесах.
   Я шёл по дороге навстречу войне и поигрывал со смертью: то падал снаряд, взрывая глубокую воронку, то пуля пчёлкой жужжала, я же всё шёл, с любопытством разглядывая стайки куропаток, летающих от батареи к батарее.
   – Вы с ума сошли, – сказал мне строгий голос из-под земли.
   Я глянул и увидел голову Максима Максимыча: бронзовое лицо его с седыми усами было строго и почти торжественно. В то же время старый капитан сумел выразить мне и сочувствие, и покровительство. Через минуту я хлебал у него в блиндаже щи. Вскоре, когда дело разгорелось, он крикнул мне:
   – Да как же вам, писатель вы такой-рассякой, не стыдно в такие минуты заниматься своими пустяками?
   – Что же мне делать? – спросил я, очень обрадованный его решительным тоном.
   – Бегите немедленно, поднимайте вон тех людей, велите из школы скамейки тащить, подбирать и укладывать раненых.
   Я поднимал людей, тащил скамейки, укладывал раненых, забыл в себе литератора и вдруг почувствовал, наконец, себя настоящим человеком, и мне было так радостно, что я здесь, на войне, не только писатель.
   В это время один умирающий шептал мне:
   – Вот бы водицы...
   Я по первому слову раненого побежал за водой.
   Но он не пил и повторял мне:
   – Водицы, водицы, ручья...
   С изумлением поглядел я на него, и вдруг всё понял: это был почти мальчик, с блестящими глазами, с тонкими трепетными губами, отражающими трепет души.
   Мы с санитаром взяли носилки и отнесли его на берег ручья. Санитар удалился, я остался с глазу на глаз с умирающим мальчиком на берегу лесного ручья.
   В косых лучах вечернего солнца особенным зелёным светом, как бы исходящим изнутри растений, светились минаретки хвощей, листки телореза, водяных лилий, над заводью кружилась голубая стрекоза. А совсем близко от нас, где заводь кончалась, струйки ручья, соединяясь на камушках, пели свою обычную прекрасную песенку. Раненый слушал, закрыв глаза, его бескровные губы судорожно двигались, выражая сильную борьбу. И вот борьба закончилась милой детской улыбкой и открылись глаза.
   – Спасибо, – прошептал он.
   Увидев голубую стрекозу, летающую у заводи, он ещё раз улыбнулся, ещё раз сказал спасибо и снова закрыл глаза.
   Прошло сколько-то времени в молчании, как вдруг губы опять зашевелились, возникла новая борьба, и я услышал:
   – А что, стрекоза ещё летает?
   Голубая стрекоза ещё кружилась.
   – Летает, – ответил я, – ещё как!
   Он опять улыбнулся и впал в забытье.
   Между тем мало-помалу смеркалось, и я тоже мыслями своими улетел далеко и забылся. Как вдруг слышу, он спрашивает:
   – Все ещё летает?
   – Летает, – сказал я, не глядя, не думая.
   – Почему же я не вижу? – спросил он, с трудом открывая глаза.
   Я испугался. Мне случилось раз видеть умирающего, который перед смертью вдруг потерял зрение, а с нами говорил ещё вполне разумно. Не так ли и тут: глаза его умерли раньше. Но я сам посмотрел на то место, где летала стрекоза, и ничего не увидел.
   Больной понял, что я его обманул, огорчился моим невниманием и молча закрыл глаза.
   Мне стало больно, и вдруг я увидел в чистой воде отражение летающей стрекозы. Мы не могли заметить её на фоне темнеющего леса, но вода, эти глаза земли, остаются светлыми, когда и стемнеет. Эти глаза как будто видят во тьме.
   – Летает, летает! – воскликнул я так решительно, так радостно, что больной сразу открыл глаза.
   И я ему показал отражение. И он улыбнулся.
   Я не буду описывать, как мы спасли этого раненого, по-видимому, его спасли доктора. Но я крепко верю: им, докторам, помогла песнь ручья и мои решительные и взволнованные слова о том, что голубая стрекоза и в темноте летала над заводью.
(586 слов)

По М. Пришвину