Сенокос

   Последний раз участвовать в покосе мне привелось лет пять или шесть назад. Я приехал на побывку в село, а был самый разгар сенокоса. С вечера я и не думал идти косить, но застучали по наковаленкам молоточки, и какая-то волна меня подмыла, разбудоражила, подумалось: почему бы и не сходить?
   Вечернее время было упущено, а косы в нашем собственном хозяйстве не оказалось, потому что давно некому было косить.
   – Да возьми косу у Ивана Васильевича Кунина! – посоветовал мне сосед. – Он теперь престарелый, сам не ходит, а коса у него, сам знаешь, первая была коса.
   Ещё от церковной ограды увидел я огонёк цигарки возле Кунина дома. Я поздоровался с Иваном Васильевичем и сел рядом.
   – Что, – сквозь кашель от махорочного дыма спросил старик, – воздухом дышишь? 
   – Решил вот сходить с мужиками на покос.
   Иван Васильевич пошёл в избу. Было слышно, как он прошёл в потёмках сенями и скрипнул дверью из сеней на двор. Вскоре он появился с двумя косами.
   – На, вот тебе коса, смотри не сломай, поаккуратней!
   – А вторая зачем, на выбор?
   – Этой я сам буду косить. Разбередил ты меня, паря. Может, последний разочек.
   Привычным движением Иван Васильевич вскинул косу к себе на плечо.
   Косцы не удивились, когда увидели Ивана Васильевича. По старой привычке его хотели поставить впереди. Но он решительно отказался идти впереди и встал сзади.
   Трава, как нарочно, уродилась невпрокос. Такая трава силёнок требует куда как больше, чем реденькая, невзрачная травишка.
   Мы поторговались немного с Иваном Васильевичем, кому идти самым задним, ему или мне, и он уговорил меня идти вперёд. Некоторое время я косил увлечённо, забыв про всё, но вскоре услышал, как старик шаркает косой по самым моим пяткам.
   – Могу! Могу! – раздалось сзади сначала негромкое причитание. – Могу! Пошёл! Коси! Живей! Не мешкай! – закричал Иван Васильевич уже громко.
   Я прибавил шагу, но, поняв, что не уйти, решил пропустить разошедшегося старика вперёд. Он встал на мой прокос (благо прокос был не совсем узок) и вскоре, как и меня, смял ещё одного косца, который тоже пропустил его, и вот Иван Васильевич настиг третьего.
   Он остановился, тяжело дыша, рот его был открыт, но глаза старика горели живо и радостно. Схватив горсть травы, старик вытер ею мокрое, налившееся кровью лицо, и травяная мелочь прилипла к морщинистой стариковской коже, и стало не понять, отчего так мокры щёки: от пота, от росы или от слёз совершившейся радости.
   Когда снова начали косить, Иван Васильевич опять пропустил меня вперёд. 
   – Ты иди, иди. Не бойся. Я теперь тихонечко, по-стариковски. Помахал и будет.
   Я шёл впереди и думал: что же такое таится в ней, в извечной работе земледельца? И самая тяжёлая она, и не самая-самая благодарная, но вот привораживает к себе человека так, что, и на ладан дыша, берёт он ту самую косу, которой нашивал в молодости, и идёт, и косит, да ещё и плачет от радости?
(453 слова)

По В. Солоухину