Свидание с другом

   Пушкин стоял у окна и глядел на сугробы, на отягчённые снегом деревья. Белобокие сороки резво скакали по веткам, стряхивая снежный убор, пророча гостей. И в ту же минуту Пушкин услышал весёлый глухой перекат бубенцов. Сани въехали во двор, что-то мелькнуло родное, и Пушкин порывисто выскочил на крыльцо. Навстречу ему, путаясь в шубе, бежал Пущин! Александр едва не соскочил к нему в снег. Он вовсе не чувствовал холода и стоял в длинной ночной рубашке, приветственно подняв руки.
   – Дорогой! Сумасшедший! Здравствуй! Простудишься!
   Пущин накрыл Пушкина своей тёплой шубой и потащил скорей в дом. Няня так и застала их в комнате. Она поняла только одно: приехал, должно быть, кто-то очень желанный, и кинулась обнимать незнакомого гостя.
   Разговор загорался почти только одними вопросами. Не верилось, что опять они вместе, и порою казалось, что их комнаты рядом, как было в Лицее. Как в праздник, вместо обычного чая Арина Родионовна вскипятила им кофе.
   – А что обо мне говорят в Петербурге?
   Тут Пущин счёл нужным произнести маленькую речь на тему, что стихи Пушкина приобрели народность во всей России и что друзья ждут не дождутся его возвращения.
   Пушкин внезапно начал один из тех разговоров, которые были мучительны Пущину. Однако же Пущин не стал отпираться и подтвердил существование тайного общества. Пушкина охватило сильнейшее волнение. Он знал про себя, что общество есть, может быть, есть и прямой заговор, но откровенность эта, впервые подтвердившая все предположения, вывела его из равновесия. Пущин подошёл и молча и крепко обнял опального друга. Волнение Пушкина быстро прошло.
   А потом вспомнили Лицей. Вспомнили знаменитую историю с гоголь-моголем: как их накрыли за незаконной пирушкой, как раз когда Иван Малиновский тихонечко с ними обоими чокнулся за здоровье Бакуниной, в которую все трое были влюблены. Пушкин задумался о чём-то своём, но через минуту друзья от души хохотали опять, припоминая, как вместо Наташи, хорошенькой горничной, Пушкин в Лицее в потёмках поцеловал в коридоре старую фрейлину и как сам государь в это дело вмешался.
   Так за обедом болтали они, перескакивая с предмета на предмет, понимая друг друга с полуслова. Няня глядела на них и любовалась. Пушкину вдруг загорелось ехать в Тригорское, показать своих милых соседей, но Пущин отговорился:
   – Мне впору и на тебя одного наглядеться! Я привёз тебе «Горе от ума», вещь замечательную. Ты мне и своё прочитай непременно!
   Пушкин читал Грибоедова вслух, читал с большим воодушевлением, все более и более разгораясь.
   – Знаешь ли что? – вдруг прервал сам себя Пушкин. – Знаешь ли, кто у него в комедии самый умный из всех? Ответ: Грибоедов! Он сам. А Чацкий? Кому же он говорит свои умные вещи? Фамусову? Скалозубу? Молчалину? Бабушкам нашим московским? Это непростительно, это – метание бисера.
   Пушкин только мотнул головой и продолжил читать дальше.
   Часы приближались к отъезду. Под конец такая понятная грусть овладела обоими. Пушкин так живо представил себе, как опять останется один. Пущин глядел на смуглое лицо друга и чувствовал, как ему больно было покидать его. Смахнув незаметно слезу, он кинулся к шубе. Прощание долгое было бы невыносимо. Друзья ещё раз обнялись, и Пущин побежал прямо к саням.
   Так судьба подарила Пушкину свидание с другом. Он остался стоять со свечой на крыльце. Редкие снежинки падали в пламя, но не тушили его.
(514 слов)

По И. Новикову