Противоположные

   Поистине трудно во всемирной литературе найти двух художников, у которых отношение к жизни было бы до такой степени противоположно, как у Толстого и у Достоевского; может быть, столь же ещё противоположны друг другу Гомер и греческие трагики. Но всё-таки они были отделены друг от друга веками. Гомеровский грек в негодующем недоумении пожал бы плечом, слушая непрестанные стенания трагического хора, такого безудержного в отчаянии и такого на редкость бездейственного, такого умеренного в жизненной своей философии. Для грека трагической поры Гомер был уже ничем иным, кроме как «литературой». Здесь же, на одном и том же поприще, по поразительной, почти невероятной игре случая, сошлись два сверстника с одинаковыми уровнем гениальности. И видеть рядом их, столь непохожих друг на друга, более странно, чем было бы видеть роскошную рощу пальм бок о бок с северным ледником или сверкающее сотнями тысяч лучей солнце в бездонной глубине по-ночному чёрного неба.
   По-видимому, высшее, до чего способна подняться наша фантазия, напрочь лишённая жизненного инстинкта и чаяния гармонии, – трагический человек. Однако если не суждено человечеству окончательно выродиться, то, безусловно, оно поймёт когда-нибудь, что смысл его существования заключён не в трагическом преодолении жизни, а в радостном, непринуждённом, гармоническом слиянии с нею. Основой же этой животворящей гармонии может быть только одно – та сила жизни, которая в состоянии преодолеть различные преграды и препятствия, побороть и трагедию, и безысходный пессимизм, и незаметное на первый взгляд самоотречение. Этой силой жизни, аккумулирующей необходимую для радостного, ничем не омрачённого существования энергию, несокрушимо крепок был Гомер, и её же требовал от человека прекраснейший из эллинских богов, действенный, солнечно-светлый Аполлон. Этой-то силы, преисполненной радостью и счастьем, требует от человека и Лев Толстой.
   Трудно себе представить живого человека, у которого могла бы лежать душа одновременно к Достоевскому и Толстому. Всякий, конечно, тотчас же «отдаст должное» гению обоих. Но для кого дорог Толстой, для того неприемлем будет Достоевский; кому близок Достоевский, тот равнодушен будет к Толстому. Всегда будет два враждебных стана; никогда одни не поймут других, всегда будут упрекать их в чересчур поверхностном понимании или даже в намеренном непонимании учителя. И иначе не может быть: вместить и Достоевского, и Толстого невозможно: столь полно и решительно исключают они друг друга; что враждебно для одного – то дорого для другого.
(357 слов)

По В. Вересаеву