Переполох

   Машенька, молодая девушка, вернувшись с прогулки в дом Кушкиных, где она жила в гувернантках, застала необыкновенный переполох. В передней и в коридоре встретила она горничных. Одна горничная плакала. Затем Машенька видела, как из дверей её комнаты выбежал сам хозяин Николай Сергеич. Он был красен, его передёргивало.
   Машенька вошла в свою комнату, и тут ей в первый раз в жизни пришлось испытать во всей остроте чувство, которое так знакомо людям зависимым, безответным, живущим на хлебах у богатых и знатных. В её комнате делали обыск. Машенька обвела удивлёнными глазами свою комнату и, ничего не понимая, не зная, что думать, пожала плечами, похолодела от страха. Что Федосья Васильевна искала в её сумке? Что случилось?
   В комнату вошла горничная.
   – Лиза, вы не знаете, зачем это меня... обыскивали? – спросила у неё гувернантка.
   – У барыни пропала брошка в две тысячи, – сказала Лиза.
   – Да, но зачем же меня обыскивать?
   – Всех, барышня, обыскивали. И меня всю обыскали. А вы, барышня, напрасно это дрожите. У вас ничего не нашли! Ежели не вы брошку взяли, так вам и бояться нечего.
   – Но ведь это, Лиза, низко, оскорбительно! – сказала Машенька, задыхаясь от негодования. – Ведь это подлость, низость! Какое она имела право подозревать меня и рыться в моих вещах?
   – В чужих людях живёте, барышня, – вздохнула Лиза. – Хоть вы и барышня, а всё же как бы прислуга. Это не то, что у папаши с мамашей жить.
   Машенька повалилась в постель и горько зарыдала. Никогда ещё над нею не совершали такого насилия, никогда ещё её так глубоко не оскорбляли, как теперь.
   Оставалось только одно – поскорее уйти, не оставаться здесь ни одного часа. Правда, страшно потерять место, опять ехать к родителям, у которых ничего нет, но что же делать? Машенька не могла видеть уже ни хозяйки, ни своей маленькой комнаты, ей было здесь душно, жутко. Машенька прыгнула с кровати и стала укладываться.
   – Можно войти? – спросил за дверью Николай Сергеич. Он подошёл к двери неслышно и говорил тихим, мягким голосом. – Можно?
   – Войдите.
   Он вошёл и остановился у двери.
   – Укладываюсь. Простите, Николай Сергеич, но я не могу долее оставаться в вашем доме. Меня глубоко оскорбил этот обыск!
   – Я понимаю... Только вы это напрасно... Зачем?
   Машенька молчала и продолжала укладываться. Николай Сергеич продолжал заискивающим голосом:
   – Я, конечно, понимаю, но надо быть снисходительной. Знаете, моя жена нервная, взбалмошная, нельзя судить строго.
   Машенька молчала.
   – Если уж вы так оскорблены, – продолжал Николай Сергеич, – то извольте, я готов извиниться перед вами. Извините.
   Машенька ничего не ответила, а только ниже нагнулась к своему чемодану. Этот нерешительный человек ровно ничего не значил в доме, и извинение его тоже ничего не значило.
   – Вы хотите, чтоб я сказал вам то, чего и на исповеди не скажу? Хотите? Послушайте, вы хотите, чтобы я признался в том, в чём даже пред смертью на духу не признаюсь?
   Машенька молчала.
   – Я взял у жены брошку! – быстро сказал Николай Сергеич. – Довольны теперь? Удовлетворены? Да, я взял. Только, конечно, я надеюсь на вашу скромность. Ради бога, никому ни слова, ни полнамёка!
   Машенька, удивлённая и испуганная, продолжала укладываться. Она хватала свои вещи, мяла их и беспорядочно совала в чемодан и корзину. Теперь, после откровенного признания, сделанного Николаем Сергеичем, она не могла оставаться ни одной минуты и уже не понимала, как она могла жить раньше в этом доме.
   – И удивляться нечего, – продолжал Николай Сергеич, помолчав немного. – Обыкновенная история! Мне деньги нужны, а она не даёт. Ведь этот дом и всё это мой отец наживал, Марья Андреевна! Всё ведь это моё, и брошка принадлежала моей матери, и... всё моё! А она забрала, завладела всем. Не судиться же мне с ней, согласитесь. Прошу вас убедительно, извините и останьтесь. Остаётесь?
   – Нет! – сказала Машенька решительно, начиная дрожать. – Оставьте меня, умоляю вас.
   Через полчаса она была уже в дороге.
(600 слов)

По А. Чехову