О Петре Ильиче Чайковском

   Дом рассохся от старости. А может быть, и оттого, что стоял он на поляне в сосновом лесу и от сосен всё лето тянуло жаром.
   Иногда дул ветер, но он не проникал даже в открытые окна мезонина. Он только шумел в вершинах сосен и проносил над ними вереницы кучевых облаков.
   Чайковскому нравился этот деревянный дом. В комнатах слабо пахло скипидаром и белыми гвоздиками. Они в изобилии цвели на поляне перед крыльцом. Растрёпанные, высохшие, они даже не были похожи на цветы, а напоминали клочья пуха, прилипшего к стебелькам.
   Единственное, что раздражало композитора, – это скрипучие половицы. Чтобы пройти от двери к роялю, надо было переступить через пять шатких половиц. Со стороны это выглядело, должно быть, забавно, когда пожилой композитор пробирался к роялю, приглядываясь к половицам прищуренными глазами.
   Если удавалось пройти так, чтобы ни одна из них не скрипнула, Чайковский садился за рояль и усмехался. Неприятное осталось позади, а сейчас начнётся удивительное и весёлое: рассохшийся дом запоёт от первых же звуков рояля. На любую клавишу отзовутся тончайшим резонансом сухие стропила, двери и люстра-старушка, потерявшая половину своих хрусталей, похожих на дубовые листья.
   Самая простая музыкальная тема разыгрывалась этим домом как симфония.
   «Прекрасная оркестровка!» – думал Чайковский, восхищаясь певучестью дерева.
   С некоторых пор Чайковскому начало казаться, что дом уже с утра ждёт, когда композитор сядет за рояль. Дом скучал без звуков.
   Иногда ночью, просыпаясь, Чайковский слышал, как, потрескивая, пропоёт то одна, то другая половица, как бы вспомнив его дневную музыку и выхватив из неё любимую ноту.
   Прислушиваясь к ночным звукам, он часто думал, что вот проходит жизнь, а всё написанное – только небогатая дань своему народу, друзьям, любимому поэту Александру Сергеевичу Пушкину. Но ещё ни разу ему не удалось передать тот лёгкий восторг, что возникает от зрелища радуги, от ауканья крестьянских девушек в чаще, от самых простых явлений окружающей жизни.
   Нет, очевидно, это ему не дано. Он никогда не ждал вдохновения. Он работал, и вдохновение рождалось в работе.
   Пожалуй, больше всего ему помогали леса, лесной дом, где он гостил этим летом, просеки, заросли, заброшенные дороги (в их колеях, налитых дождём, отражался в сумерках серп месяца), этот удивительный воздух и всегда немного печальные русские закаты.
   Он не променяет эти туманные зори ни на какие великолепные позлащённые закаты Италии. Он без остатка отдал своё сердце России – её лесам и деревушкам, околицам, тропинкам и песням. Но с каждым днём его всё больше мучает невозможность выразить всю поэзию своей страны. Он должен добиться этого. Нужно только не щадить себя.
   К счастью, в жизни выдаются удивительные дни – вот такие, как сегодняшний. Он проснулся очень рано и несколько минут не двигался, прислушиваясь к перезвону лесных жаворонков. Даже не глядя в окно, он знал, что в лесу лежат росистые тени.
   Он встал, подошёл к окну. Дом стоял на пригорке. Леса уходили вниз, в весёлую даль, где лежало среди зарослей озеро. Там у композитора было любимое место, оно называлось Рудым Яром.
   Сама дорога к Яру всегда вызывала волнение. Бывало, зимой в сырой гостинице в Риме он просыпался среди ночи и начинал шаг за шагом вспоминать эту дорогу: сначала по просеке, где около пней цветёт розовый иван-чай, потом берёзовым грибным мелколесьем, потом через поломанный мост над заросшей речкой в корабельный бор.
   Он вспоминал этот путь, и у него тяжело билось сердце. Это место казалось ему наилучшим выражением русской природы.
(536 слов)

По К. Паустовскому