Внезапно всё смолкло, и головы повернулись в одну сторону. По степи, стелясь к самому жнивью, вытягиваясь в нитку, скакал вороной, а на нём седок в красно-пёстрой рубахе навалился грудью и головой на лошадиную гриву, опустив по обеим сторонам руки. Ближе. Ближе. Видно, как изо всех сил рвётся обезумевшая лошадь. Бешено отстаёт пыль. Хлопьями пены белоснежно занесена грудь. Потные бока взмылились. А седок, всё так же уронив голову, шатается в такт лошади.
В степи опять зачернело. По толпе пробежало: «Второй скачет!»
Вороной доскакал, храпя и роняя белые клочья, и сразу перед толпой осел, покатившись на задние ноги; всадник в полосато-красной рубахе, как куль, перевернулся через лошадиную голову и глухо плюхнулся о землю, раскинув руки и неестественно подогнув голову.
Одни кинулись к упавшему, другие к вздыбившейся лошади, чёрные бока которой были липко-красные. «Да это Охрим!» – закричали подбежавшие, бережно расправляя стынувшего. На плече и груди кроваво зияла сеченая рана, а на спине чёрное закипевшееся пятнышко.
Подскакал второй. Лицо, потная рубаха, руки, босые ноги – всё было в пятнах крови. Он спрыгнул с шатающейся лошади и бросился к лежащему, по лицу которого неотвратимо потекла прозрачно-восковая желтизна. Потом быстро стал на четвереньки, приложил ухо к залитой кровью груди, и сейчас же поднялся, и стоял над ним, опустив голову: «Сын! Мой Сын!»
Он постоял над мертвецом, уронив голову. А в неподвижной тишине все глаза смотрели на него.
Он пошатнулся, впустую хватаясь руками, потом схватил уздцы лошади и стал садиться на всё так же вздрагивавшую потными боками лошадь, судорожно выворачивавшую в торопливом дыхании кровавые ноздри.
И вот уже топот пошёл по степи, удаляясь. Он во всё плечо ударил плетью, и лошадь, покорно вытянув мокрую шею, прижав уши, пошла карьером. Тени ветряных мельниц косо и длинно погнались за ним через всю степь.
По А. Серафимовичу