В поезде (По Л. Толстому)

   Вронский и не пытался заснуть всю эту ночь. Он сидел в своём кресле, то устремив глаза вперёд, то оглядывая входивших и выходивших, и если и прежде он поражал и волновал незнакомых ему людей своим видом непоколебимого спокойствия, то теперь он ещё более казался горд и самодовлеющ. Он смотрел на людей, как на вещи. Молодой нервный человек, служащий в окружном суде, сидевший против него, возненавидел его за этот вид. Молодой человек и закуривал у него, и заговаривал с ним, и даже толкал его, чтобы дать ему почувствовать, что он не вещь, а человек, но Вронский смотрел на него всё так же, как на фонарь, и молодой человек гримасничал, чувствуя, что он теряет самообладание под давлением этого непризнавания его человеком.
   Вронский ничего и никого не видел. Он чувствовал себя царём. Он ещё не верил, что произвёл впечатление на Анну, но впечатление, которое она произвела на него, давало ему счастье и гордость.
   Что из этого всего выйдет, он не знал и даже не думал. Он чувствовал, что все его доселе распущенные, разбросанные силы были собраны в одно и со страшной энергией были направлены к одной блаженной цели. И он был счастлив этим. Он знал только, что сказал ей правду, что он ехал туда, где была она, что всё счастье жизни, единственный смысл жизни он находил теперь в том, чтобы видеть и слышать её. И когда он вышел из вагона в Бологове, чтобы выпить сельтерской воды, и увидал Анну, невольно первое слово его сказало ей то самое, что он думал. И он рад был, что сказал ей это, что она знает теперь это и думает об этом. Он не спал всю ночь. Вернувшись в свой вагон, он не переставая перебирал все её слова, и в его воображении, заставляя замирать сердце, носились картины возможного будущего.
   Когда в Петербурге он вышел из вагона, он чувствовал себя после бессонной ночи оживлённым и свежим, как после холодной ванны. Он остановился у своего вагона, ожидая её выхода. «Ещё раз увижу, – говорил он себе, невольно улыбаясь, – увижу её походку, её лицо, а может быть, она скажет что-нибудь, повернёт голову, взглянет, улыбнётся». Но прежде он заметил её мужа, которого начальник станции учтиво проводил сквозь толпу. «Ах, да! муж!» Теперь только в первый раз Вронский ясно понял то, что муж был связанным с нею человеком. Он знал, что у неё есть муж, но не верил в существование его и поверил в него, только когда увидел его, с его головой, плечами и ногами в чёрных панталонах, когда увидел, как этот муж с чувством собственности спокойно взял её руку.
   Увидев Алексея Александровича с его петербургски свежим лицом и строго самоуверенною фигурой, в круглой шляпе, с немного выдающеюся спиной, он поверил в него и испытал неприятное чувство, подобное тому, какое испытал бы человек, мучимый жаждою, добравшийся до источника и находящий в этом источнике собаку, овцу или свинью, которая и выпила, и взмутила воду. Неуклюжая походка Алексея Александровича особенно оскорбляла Вронского. Он только за собой признавал несомненное право любить её. Но она была всё та же, и вид её всё так же, физически оживляя, возбуждая и наполняя счастьем его душу, подействовал на него. Он приказал подбежавшему к нему из второго класса немцу-лакею взять вещи и ехать, а сам подошёл к ней. Он видел первую встречу мужа с женою и заметил с проницательностью влюблённого признак лёгкого стеснения, с которым она говорила с мужем. «Нет, она не любит и не может любить его», – решил он сам с собою.
(562 слова)

По Л. Толстому