В деревне (По Л. Толстому)

   Бабы с песней приближались к Левину, и ему казалось, что туча с громом веселья надвигалась на него. Левину завидно стало за это здоровое веселье, хотелось принять участие в выражении радости жизни. Когда народ с песней скрылся из вида, тяжёлое чувство тоски за своё одиночество, за свою праздность, за свою враждебность к этому миру охватило Левина.
   Левин часто любовался крестьянской жизнью, часто испытывал чувство зависти к людям, живущим этою жизнью, но нынче Левину в первый раз ясно пришла мысль о том, что от него зависит переменить ту столь тягостную, праздную, искусственную и личную жизнь, которой он жил, на эту трудовую, чистую и общую жизнь.
   Народ весь разделился. Ближние уехали домой, а дальние собрались к ужину и ночлегу на лугу. Левин, не замечаемый народом, продолжал лежать на копне и смотреть, слушать и думать. Народ, оставшийся ночевать на лугу, не спал почти всю короткую летнюю ночь. Сначала слышался общий весёлый говор и хохот за ужином, потом опять песни и смех.
   Перед утреннею зарёй все затихло. Очнувшись, Левин встал с копны и, оглядев звёзды, понял, что прошла ночь.
   «Ну, так что же я сделаю? Как я сделаю это?» – сказал он себе, стараясь выразить для самого себя всё то, что он передумал и перечувствовал в эту короткую ночь. Всё, что он передумал и перечувствовал, разделялось на три отдельных хода мысли. Один – это было отречение от своей старой жизни. Это отречение доставляло ему наслаждение и было для него легко и просто. Другие мысли и представления касались той жизни, которою он желал жить теперь. Простоту, чистоту, законность этой жизни он ясно чувствовал и был убеждён, что он найдёт в ней то удовлетворение, успокоение и достоинство, отсутствие которых он так болезненно чувствовал. Но третий ряд мыслей вертелся на вопросе о том, как сделать этот переход от старой жизни к новой. И тут ничего ясного ему не представлялось.
   Он вышел из луга и пошёл по большой дороге к деревне. Поднимался ветерок, и стало серо, мрачно. Наступила пасмурная минута, предшествующая обыкновенно рассвету, полной победе света над тьмой.
   Пожимаясь от холода, Левин быстро шёл, глядя на землю. «Это что? Кто-то едет», – подумал он, услыхав бубенцы, и поднял голову. В сорока шагах от него по той большой дороге, по которой он шёл, ехала ему навстречу карета. Левин рассеянно взглянул на неё.
   В карете дремала в углу старушка, а у окна, видимо только что проснувшись, сидела девушка, держась обеими руками за ленточки белого чепчика. Светлая и задумчивая, вся исполненная изящной и внутренне сложной, чуждой Левину жизни, она смотрела на зарю восхода. В то самое мгновение, как видение это уж исчезало, правдивые глаза взглянули на него. Она узнала его, удивление и радость осветили её лицо.
   Он не мог ошибиться. Только одни на свете были эти глаза. Только одно было на свете существо, способное сосредоточивать для него весь свет и смысл жизни. Это была она. Это была Кити. Он понял, что она ехала в Ергушово со станции железной дороги. И всё то, что волновало Левина в эту бессонную ночь, все те решения, которые были приняты им, – всё вдруг исчезло. Там только, в этой быстро удалявшейся и переехавшей на другую сторону дороги карете, там только была возможность разрешения столь мучительно тяготившей его в последнее время загадки его жизни.
   Он взглянул на небо. Небо поголубело и просияло. Оно с той же нежностью и с той же недосягаемостью отвечало на его вопрошающий взгляд. «Нет, – сказал он себе, – как ни хороша эта жизнь, простая и трудовая, я не могу вернуться к ней. Я люблю Кити».
(568 слов)

По Л. Толстому